Общепризнанно, что XVIII столетие представляет собой один из самых интересных периодов в истории Англии, который, к тому же, до недавнего времени оставался “на периферии” отечественных исторических исследований и в силу этого очень бегло и односторонне освещался в школьных учебниках истории. То, что в последние годы этот исторический этап, казалось бы, пройденный “туманным Альбионом” без заметных революционных потрясений и социально-экономических катаклизмов, “всплыл из небытия”, связано, в первую очередь, со смещением методологических акцентов в преподавании и новой истории, и общественных наук в целом в сторону изучения “позитивного опыта” стран Запада – эволюции конституционализма и парламентаризма, становления политико-правовых институтов, развития философских и общественно-политических концепций, обеспечивших эволюцию последних. Так, например, в уточнении и разграничении нуждаются такие понятия, как консерватизм, либерализм и радикализм, являющиеся частью теоретической основы школьного курса “Человек и общество”. Все это заставляет нас по-новому взглянуть на историю страны в указанный период.
Традиционно XVIII столетие называют “Веком Просвещения”. Именно с просветительской идеологией связывают все наиболее прогрессивные достижения этого времени в области реформирования государственного устройства, демократизации общественных установлений, формирования типа государственности, близкого в нашем понимании к понятию “правового”. Идеалы Просвещения играли далеко не последнюю роль в процессах, происходивших во второй половине XVIII века на “острове Разума” (именно так назвал Англию того времени Вольтер) – будь то изменения в социально-экономической сфере, зарождение институтов парламентской демократии или же новый виток в развитии колониализма. Политики искали в просветительских постулатах теоретическое обоснование политических курсов и оправдание своим действиям. Именно с теми “правильными” принципами политического устройства, которые, по мнению современников, соответствовали идеям Просвещения, связывалось решение самых злободневных проблем. Поэтому всем виднейшим государственным и общественным деятелям – независимо от того, выступали ли они за необходимость преобразований или же противостояли реформам, – приходилось подкреплять свои аргументы просветительскими догматами.
Из всего вышесказанного вытекает закономерный вопрос: в какой мере и каким образом философия и идеология английского Просвещения влияли на политическую жизнь страны в XVIII в., на характер политической борьбы, на успех или неудачу тех или иных политических акций, включая проекты реформ и преобразований, предлагавшиеся либералами, радикалами и консерваторами; и, наконец, на саму природу английского консерватизма, либерализма и радикализма (разумеется, в том виде, в каком эти общественно-политические течения существовали в рассматриваемый нами период)?
Сразу же оговоримся, что к термину “английское Просвещение” следует подходить с известной осторожностью: во-первых, потому, что, зародившись в Англии в XVII в., просветительская идеология находилась в постоянном развитии и ко второй половине XVIII столетия претерпела существенные изменения; во-вторых, потому, что в настоящее время многие специалисты указывают на наличие ряда существенных особенностей, отличающих английскую просветительскую мысль от западноевропейской, несмотря на общность философской проблематики и мировоззренческих установок мыслителей XVIII в.
Первая из таких особенностей заключается в том, что просветительское движение в Англии было очень неоднородным, а убеждения тех, кого обычно причисляют к английским просветителям, часто были прямо противоположны. Объяснить это можно известным практицизмом английского Просвещения, его тесной связью с конкретными политическими проблемами, ведь все известные мыслители того времени так или иначе участвовали в политической борьбе. “Все просветители, – отмечает отечественный историк Т.Лабутина, – несмотря на заявления о внепартийности, словами и делами подтверждали приверженность тори и вигам” (1). Характерно, однако, что многие из просветительских мыслителей, защищая интересы противоположных политических сил и группировок, продолжали сохранять теплые дружеские отношения между собой – как, например, приверженец тори Самюэль Джонсон и стойкий виг Эдмунд Берк. Интересно, что некоторые историки объясняют это с несколько иных позиций. Так, известный специалист в этой области Л.Нэмир писал, что во второй половине XVIII в. различия партийных идеологий не носили принципиального характера, да и сами партии в действительности представляли собой неустойчивые “объединения по интересам”, создававшиеся в поддержку какого-либо лидера; членов таких группировок связывали, как правило, узы брака, семьи, финансовых обязательств и т.п. Неудивительно поэтому, что идеи Просвещения весьма органично “накладывались” на любую партийную идеологию.
Следующая черта, которая сказывалась на специфике политической жизни страны, – это “благоразумный”, компромиссный характер английского Просвещения, которому, по словам историка, “не нужно было штурмовать баррикады”. Все просветители преклонялись перед “уникальным равновесием” трех элементов конституционной системы – короля, правительства и парламента, установленным в ходе “Славной революции” 1688 г. – “священными, совершенными основами существования нашей свободной нации” (2). Может быть, поэтому в политическом лексиконе второй половины XVIII в. понятие конституционного баланса было гораздо более употребительным, чем близкое к нему по смыслу понятие “разделения властей”, которое, как известно, впервые сформулировал английский просветитель Джон Локк. Более того, именно в нарушении конституционного баланса – “прочного механизма, созданного на века” (3) – все, или почти все, мыслители и политики видели причины кризисов и беспорядков в Англии. Однако, признавая злободневность проблемы, суть ее различные политические силы трактовали по-разному. Если для оппозиции баланс был нарушен Георгом III, ограничившим полномочия палаты общин, то сторонники короля видели решение проблемы в ограничении самоуправства коррумпированного парламента в условиях несовершенства избирательной системы. Но, как бы там ни было, лозунгом всех проектов реформ, выдвигавшихся во второй половине XVIII в., было либо сохранение, либо восстановление “священного баланса конституции”.
Все это смыкается с третьей особенностью английской просветительской мысли – ее исторической направленностью. Эта уникальная в своем роде подкрепленность политической теории историческим опытом Великобритании была свойственна большинству английских просветителей, принадлежали ли они к консервативному, либеральному или радикальному направлениям общественно-политической мысли. Различие было лишь в том, что под “подкрепленностью историей” одни понимали сохранение в неизменности или очень осторожное – “подрезающее ветви, но не трогающее корней” изменение установленного в 1688 г. равновесия, другие же (например, радикалы XVIII столетия) – осуществление реформ или даже революции, но – опять же – для того, чтобы возродить былую чистоту английской конституции . Характерно, что в известной мере преклонение реформаторов перед историческим опытом Великобритании обязано своим существованием “отцу” английского Просвещения Джону Локку. Главной идеей знаменитого “Очерка о человеческом разумении” было то, что в человеке нет ничего врожденного и все наши качества условны, так как приобретены опытным путем. Но тогда, по мнению ряда мыслителей Просвещения (например, Д. Юма), условными оказываются и такие качества, как мораль и религиозная вера. Где же взять моральную уверенность в правильности проводимых преобразований? Ответ был очевиден: в историческом опыте страны, в прецеденте. Поэтому своеобразным кредо английских реформаторов XVIII в. стала известная фраза мыслителя того времени Э.Берка “We must reform in order to preserve” – “мы должны реформировать, чтобы сохранять”, в которой лишь по-разному расставлялись смысловые акценты.
И, наконец, необходимо отметить этическую окрашенность английской политической мысли XVIII в., повышенное внимание политиков к вопросам морали и религии. Характерно, что понятия “добродетель”, “благо”, “справедливость”, а также основные ценности протестантской религии – трудолюбие, здравомыслие и бережливость – чаще всего использовались политиками того времени для доказательства своей правоты. “Практические последствия любого курса, а не “истинность” или “ложность” его с политической точки зрения – вот что имело первостепенное значение, – пишет английский историк, – Политические проблемы – это вопросы добра и зла. Что в итоге ведет ко злу – политически ложно; то, что производит добро – политически истинно” (4). Разумеется, это отнюдь не лишало английское Просвещение его рационализма. Просто ко второй половине XVIII столетия в “английском варианте” просветительского мировоззрения преклонение перед Разумом дополнилось “морально-нравственными” критериями оценки политики: “ответственность”, “государственная мораль”, “взаимное доверие и согласие”, “добродетельное представительство”.
Конечно, указанные здесь особенности не исчерпывают специфику английского Просвещения, однако думается, что именно они в большей степени повлияли на политическую жизнь второй половины XVIII в. – в частности, на характер дискуссий, развернувшихся вокруг проектов преобразований в самой священной для англичанина сфере – сфере конституционного устройства страны. Все попытки реформ в этой области связывались в общественном сознании с реализацией “правильных”, соответствующих идеалам Просвещения форм государственного устройства и политического действия. Едва ли не самым популярным лозунгом британских реформаторов XVIII века был призыв к реформе парламента. В “добродетельном” парламенте и “справедливой” системе представительства современники видели воплощение принципов естественных прав, естественного равенства, общественного договора, государственной морали. С этим связывали решение самых злободневных проблем во всех сферах общественной жизни. Во второй половине XVIII в. проблему реформы парламента обсуждали аристократы и средние слои, консерваторы, либералы и радикалы, парламентарии и внепарламентская оппозиция. Конечно, каждая политическая сила вкладывала в эту идею свой смысл, преследуя различные политические цели. Но вряд ли в политическом мире того времени мы сможем отыскать хотя бы одну группу, полностью игнорировавшую этот лозунг.
Ни для кого не секрет, что избирательная система в Англии XVIII столетия не была демократичной. Привычным явлением был подкуп избирателей и членов парламента, продолжали существовать “гнилые местечки” и “карманные округа”; избирательные права в графствах были неполными и ограниченными, а некоторые крупные промышленные центры типа Бирмингема или Манчестера вообще не имели собственных представителей в парламенте. Современники видели три способа изменения ситуации. Первый заключался в блокировании механизмов коррупции путем ограничения влияния короля на нижнюю палату парламента – так называемая “экономическая реформа” . Ее защищали представители вигской парламентской оппозиции, заинтересованные в изменении конституционного баланса в свою пользу. Радикально настроенные политики настаивали на глубокой реформе избирательной системы в целом – полной отмене “гнилых местечек”, сокращении срока парламентских полномочий, утверждении всеобщего избирательного права для мужчин и т.д. Наконец, еще одним вариантом было проведение умеренной реформы парламента, основной целью которой было сделать систему более демократичной, уничтожив часть “гнилых местечек” и увеличив количество представителей от графств в палате общин. Такой путь пропагандировали свободные держатели земельных владений, а в 1785 г. в еще более умеренной форме его пытался провести в жизнь английский премьер-министр Уильям Питт-младший.
Однако даже такой умеренный и осторожный проект реформы, какой предложил Питт, парламент отверг большинством голосов, а английские графства и города – казалось бы, как никто заинтересованные в улучшении ситуации – в итоге продемонстрировали полное равнодушие к судьбе реформы. Как это объяснить? Историки указывают на преждевременность многих требований, раскол в стане реформаторов, на то, что дело реформы стало заложником большой политики, то есть попало в плен интриг и разногласий между ведущими политиками. Тем не менее, может существовать и еще одно объяснение провала реформистских попыток 80-х годов. Если признать, что во второй половине XVIII в. идеалы Просвещения приобрели популярность в английском обществе и продолжали оказывать существенное влияние на ход общественно-политической борьбы; если учесть ту особую национальную специфику, которая отличала просветительскую мысль в Англии, то, может быть, причины равнодушного или негативного отношения к идее реформирования парламента и политической элиты, и широких слоев общественности следует искать в сфере идеологии и общественного сознания?
Посмотрим, например, как преломлялись в английской политической мысли важные для любой реформаторской идеологии понятия практической пользы, свободы, прав человека. Вспомним, что в XVIII веке политическая система считалась “полезной”, если она в итоге “производит добро”. Поэтому распространенным аргументом против расширения электората было то, что “добродетельная палата общин важнее, чем недобродетельный механизм представительства” (5). Действительно, многие современники, критиковавшие систему “гнилых местечек”, в то же время признавали, что эти местечки были “колыбелью выдающихся государственных мужей”- таких, как лорд Чэтем и Уильям Питт, Ч. Дж. Фокс и Э. Берк. Такая система, говорили они, открыла многим молодым и малоизвестным, но талантливым политикам двери в политическую жизнь и обеспечивала им “страховку”в случае поражения на выборах (например, в результате интриг своих соперников).
Пожалуй, самым популярным в лексиконе реформаторов XVIII в. было понятие свободы. Радикалы (Дж. Джебб, Дж. Картрайт) понимали под ним свободу от ограничений, налагаемых на человека государством (в частности, ограничение на право голоса). Консерваторы и некоторые либералы (лорд Шелборн, Э. Берк и др.) видели в свободе равенство всех при определенных ограничениях, свободу жить по сложившимся в веках обычаям. Однако почти все мыслители того времени принимали объяснение свободы с точки зрения идеологии протестантизма – как независимости ( в нашем случае – избирателей и членов парламента от влияния коррупции). Независимость же, неприкосновенность человеческой личности в протестантской религии гарантировалась собственностью. Поэтому отмена “гнилых местечек” могла быть рассмотрена как покушение на собственность их владельцев, а расширение электората – как потворство коррупции ( чем ниже имущественный ценз для избирателей, тем меньше их независимость и тем больше вероятность их подкупа).
В XVIII в. много говорили и о естественных правах человека. Концепция “естественных прав”, которыми изначально наделен каждый, считается одним из основных постулатов Просвещения, породившим немало радикальных моделей политики и повлиявших на идеологию французской революции. Сторонники радикальных схем реформирования парламента в Англии относили к естественным правам право голоса и право на участие в политической жизни, обосновывая таким образом идею всеобщего избирательного права. В принципе они следовали “классической” трактовке “естественных прав”, изложенной Локком и Руссо. Однако многие мыслители (Шефтсбери, Годвин, Толанд, Берк) рассматривали естественные права иначе – как “национальные, унаследованные права англичанина”, установленные в ходе английской истории и выраженные в сбалансированности конституции. Требовать установления каких-либо “естественных прав” заново – значит нарушать тот самый естественный ход развития общества, который и создает эти права. Как видим, такая трактовка отличалась от того, как воспринимали естественные права французские революционеры, относившие к последним , например, “право поступать по своему усмотрению” – фактически, право на самосуд.
И, наконец, необходимо иметь в виду и то, что даже радикалы 80-х годов XVIII в. рассматривали реформу парламента как возвращение к первозданной чистоте английской избирательной системы по принципу “новое – это хорошо забытое старое”. Так, например, необходимость ежегодных созывов парламента они пытались доказать наличием в прошлом Англии подобного прецедента. Даже сами английские слова “revolution” – революция и “reformation” – реформа употреблялись в то время в своем буквальном смысле – как “возвращение назад”, о чем говорит наличие в них приставки re-. Наверное, именно эта черта отличала поколение радикальных мыслителей 80-х гг. от последующего поколения радикалов 90-х , испытавших на себе влияние идеологии французской революции. Что же касается либерально настроенных политиков, то они стремились реформировать систему, сохраняя ее равновесие и целостность как предмет своей национальной гордости. Только таким образом, по их мнению, можно было “безопасно продвигаться вперед, ... поддерживая прогресс” (6) Современные специалисты определяют такую позицию как “ситуационный консерватизм”, или поступательность и осторожность в политике. В то же время она напрямую смыкалась с теориями “естественного закона” и “свободного развития” индивидов и обществ, которые легли в основу идеологии либерализма. Последнее замечание объясняет, например, почему активный участник дискуссий о реформе парламента Эдмунд Берк резко выступил против расширения электората в Англии, но в то же время настаивал на демократизации избирательной системы в Ирландии – в частности, на предоставлении избирательных прав католикам.
Итак, если говорить о том, почему аргументы за реформу парламента при всей актуальности этой проблемы “не прижились” в британском обществе 80-х г.г. XVIII в., то, наверное, корни этого нужно искать в том числе и в природе самого британского реформизма того времени. Аргументы за реформу были слишком сильно “привязаны” к теоретическим основам Просвещения в то время, когда эти идеалы и догматы начинали уступать место новым идеологическим доктринам, более соответствующим изменившейся политической ситуации. Да и сама просветительская идеология в Англии, точнее, та интерпретация, которую она приобрела ко второй половине XVIII столетия, не была настолько радикальной, как в странах континентальной Европы.